Во субботу в день ненастный нельзя в поле работать… По субботам мы с Люсей ходили в соседнюю деревню в клуб. Приезжала кинопередвижка и показывала кино. Фильмы всегда были старые, но мы их все равно смотрели. Когда устраивали танцы под гармонь, танцевали только девочка с девочкой. Парни, видимо, стеснялись и находили себе дело только с папироской. Однажды, возвращаясь из клуба, мы попали в грозу. Молнии полыхали рядом с нами, дождь стеной, а от грома разрывались уши. Мы шли полем, и укрыться было негде. В дерево ударила молния, и оно заполыхало благодатным пламенем. Мы припустили к дому со всех ног. От страха мы кричали молитву «Отче наш…». Дома бабушка достала из печи гречневую кашу и топленое молоко. За окном хлестал дождь и слышались раскаты грома, а на печи было тепло и уютно и сон смыкал веки. Утром я понял, что знаю молитву наизусть.
Вскоре от мамы с папой пришло письмо. Мама решила отвезти нас с Люсей к морю. Она часто напевала песню Леонида Утесова «Есть город, который я вижу во сне…» Это стало ее мечтой. И мы поехали в Одессу. Первый раз в жизни я увидел море. Оно поразило меня своей величиной и мощью волн. Я бросился в волны и чуть не утонул. Волны откатывали от берега с такой силой, что я не мог до него добраться, выбился из сил и начал тонуть. Папа успел меня поймать и вытащил на берег. Я же оказался виноват в том, что волна такая большая. В Одессе мы снимали комнату на Фонтане. По дороге к морю я выпрашивал у мамы купить початок вареной кукурузы почему-то называемой «пшенкой» и уплетал ее как шоколадную конфету. Часто мы ходили на Привоз. Глаза разбегались от множества продуктов. Мама долго выбирала, что подешевле, торговалась. Как-то купив баклажаны она, отходя от прилавка, споткнулась, уронила корзинку и они покатились по земле по все стороны.
– Тётенька, почем брали синенькие, – съязвил одесский торговец. Мне было стыдно, но я ползал и собирал баклажаны.
Чтобы погулять по Дерибасовской, нужно было ехать на трамвае. Больше всего мы любили гулять по Английской набережной возле гостиницы «Лондонская». Оттуда открывался прекрасный вид на море. Когда отпуск у папы закончился и он уехал на работу, мы с Люсей каждый вечер бегали в парк на танцплощадку. Там было много моряков и, когда ее провожали, она говорила, что я ее сын, а муж – капитан дальнего плавания.
Осенью Люся пошла на работу медсестрой и денег в семье стало так много, что мама не знала, чтобы еще купить. В это самое время маму с папой за заслуги перед Отечеством на войне определили в очередь на получение от государства квартиры. А пока очередь не подошла нас переселили из подвала в шикарную огромную комнату с высоченными потолками, ванной комнатой и еще двумя интеллигентными соседями. Нашей радости не было конца и мама потащила меня в магазин, чтобы я помог ей выбрать и принести ковер. В то время ковер был символом уюта и достатка. Мы выбрали ковер и, свернув его в трубочку, положили на плечи, как бревно, и потащили через весь квартал домой. Дружки из старого двора надрывали животы и показывали на меня пальцем. В завершении вещевого бума мы купили телевизор КВН-49 за девятьсот пятьдесят рублей с круглой линзой, которая увеличивала изображение крошечного экрана. Мы, наконец, приоделись. Папе купили пальто из синего драпа и коричневый костюм в тонкую полоску. Маме купили бежевое габардиновое пальто.
Нарядные и счастливые мы поехали на открытие метро. Очередь растянулась по Невскому на два квартала до площади Восстания. Кто-то в очереди сказал, что раньше эта площадь называлась Знаменской потому, что здесь была церковь Знамения Божией Матери. Но ее взорвали и на ее месте сделали станцию метро. Бабушка заохала и сказала, что ни в какое метро не пойдет. А когда увидела, куда опускается эскалатор, начала плакать и причитать. Спустившись в метро, мы все поняли, что до коммунизма осталось ждать недолго. Подземные станции поражали воображение. Своды в мозаиках, голубые поезда, улетающие в норы и через считанные минуты доставившие нас на другой конец огромного города. На станции «Автово» хрустальные колонны светились изнутри как в сказочном дворце.
Люсю стал провожать ее новый друг Вася. Он был очень приветливый и добрый. Они часто брали меня с собой в кино. Я был очень рад этому и не подозревал ничего плохого. И вдруг Люся сказала, что она выходит за Василия замуж и уезжает с ним жить на Север, в Североморск. Вася стал военным врачом и его послали служить на Северный флот. Люся была мне как старшая сестра. Мы с ней все делили и всем делились. Мама была очень рада. Она сшила Люсе белое подвенечное платье, приготовила вкусной еды и мы сыграли свадьбу. Гостей было немного. Все кричали «горько» и Вася целовал мою Люсю у всех на глазах. С кем я буду делать уроки? С кем я буду гулять? Я так скучал без Люси, что на зимних каникулах мама посадила меня в поезд, и я поехал в Мурманск. Люсе дали телеграмму. Она поехала меня встречать, но опоздала, и я сам добрался до Североморска. Бабушка ждала меня с моими любимыми картофельными лепешками. В детской кроватке моргала синими глазками недавно родившаяся Люсина дочка Юля. Я увидел изумрудное Баренцево море, военные корабли, подводные лодки, на которых Вася уходил в плаванье к берегам США. Проснувшись однажды и съев бабушкиных лепёшек, я вышел на хрустящий снег полярной ночи и обомлел, увидев разноцветные зарева северного сияния. Я понял, что что-то случилось. Разрушилось единство нашей семьи. Пришла новая жизнь. Мне непонятная и неизвестная. И всё, что было до этого, осталось только в моих снах.
«Кружки» и «стрелки»
Рос я, подрастал не по дням, а по часам. Игрой в кубики или в песочные куличи меня было уже не занять. Колдуны и прятки тоже перестали будоражить воображение и заученные считалочки типа «стакан, лимон, выйди вон…» не сулили заветной минуты торжества детского тщеславия. И чтобы я в познании человеческого бытия ненароком не свернул на звериную тропу, нужно было организовать мой досуг. Школа в те годы досугом своих учеников занималась мало, зато на девятой линии был Дом пионеров и школьников, в котором можно было найти множество кружков и спортивных секций. Туда мама с бабушкой и повели меня на «примерку».
В расписании кружков и секций внимание моих родителей приковал кружок игры на баяне. Бабушка в молодости больше жизни любила гармониста Колю в своей деревне и готова была выйти за него замуж. Но когда дело дошло до церкви, то батюшка им запретил встречаться, так как они оказались родственниками. С этой не спетой песней в своей груди бабушка жила всю жизнь и готова была выложить все свои сбережения на покупку баяна. Бабушкина взяла. Мы пошли на седьмую линию в магазин культтоваров. Баян выбирали недолго, нужно было решить какой брать: красный или зеленый. Я выбрал зеленый. Никто не спорил. Когда мы пришли в кружок игры на баяне, добрый, но лысый дядя настучал на клавишах рояля какую-то песенку и попросил меня повторить. Я подумал, что он шутит. Еще ничему не научил, а уже заставляет сыграть песенку, да еще на рояле. Это же не баян. Я нехотя нажал несколько клавиш, чтобы только с ним не спорить.
– Нет, – сказал он бабушке. – У вашего ребенка абсолютно нет слуха.
Бабушка загрустила. А я, облегченно вздохнув, успокоил её нашей любимой считалочкой:
– Баян, лимон, выйди вон.
Баян бабушке пришлось возвращать в магазин.
На этом же этаже мы зашли в другую комнату с зеркалами и поручнями вдоль стен. Это был кружок бальных танцев. Тётя в черном трико, смачно обтягивающем её формы, попросила меня что-нибудь станцевать. Я сбацал «яблочко» с выходом и присядкой, модное в нашем дворе. Тёте понравилось и меня взяли. Но пока мы разучивали Молдаванеску, и я крутился и прижимал к себе Таню Федоровскую из соседней школы, я так подрос и растолстел, что меня из кружка исключили за профнепригодность. Но любовь к Тане еще долго жила в моем мальчишеском сердце и я ходил к их школе, чтобы ненароком встретить её и проводить до дома. Приходилось стыкаться с пацанами из Таниного двора, и если бы не её брат Юра, который встал на мою сторону, мне пришлось бы туго. Быстро бы они отбили мою любовь к Тане. Впрочем, Таня и сама не отвечала мне взаимностью и мы с ней вскоре расстались. На память о Тане мне осталась Молдаванеска с тем магическим аккордом, на котором я должен был выбежать из хоровода в центр и прижать её к себе, усадив на своём колене. Зато я подружился с её братом, да так крепко, что он пригласил меня к себе не день рождения. А это было важным знаком.
На свой день рождения я приглашал со всего двора только четверых друзей. Мой друг Вадик Крацкин подарил мне клайстер с марками. Женька Золотов, сын нашей дворничихи тети Тони, бамбуковую палку, Вовка Бедик – книгу «Аврора уходит в бой», а Вовка Захаров – красную эмалевую звезду от офицерской фуражки. Мы съели пирог и стали рассматривать подарки. Все это теперь было мое, а пацаны, разглядывая свои вещи, нехотя прощались с ними навсегда.